Мечта давнишняя. После той первой — очень уже далекой — поездки в 1924 году в только что образованный Манчажский район Павел Петрович Бажов все собирался побывать здесь вторично. Его привлекало своеобразие природы юго-запада области — вековые леса, причудливые высокие горы, хранящие нетронутые кладовые природных богатств, говорливые реки и речушки. Главное же — тянуло к людям с их самобытным укладом жизни, сохранившим легенды и предания старины. Но сколько ни пытался, так и не удалось ему выбраться, а война с фашистской Германией еще дальше отодвинула задуманное.
Но вот в январе 1946 года обстоятельство сложилось так, что ехать в Манчаж надо непременно: жители здешнего края выдвинули Павла Петровича кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР.
Мне посчастливилось быть свидетелем встреч Павла Петровича с жителями нашего, тогда Манчажского, района, сохранить блокнот с бегло записанными беседами, его выступлением при встрече с избирателями.
...Позади Красноуфимск. Дорога петляет по берегу Уфы и ее стариц. Северный ветер сеет в речную прорубь колючий снег, сбивает его в лепехи и хлещет о зеркальный, с синеватым отливом, край.
— Надо попоить лошадей. — Рослый, плечистый конюх Манчажского райкома партии Сташка Алиев отдает вожжи «уполномоченному», как он называет всех приезжающих в район, а сам с помятой бадейкой идет за водой.
«Уполномоченный» засмотрелся на опоясавшие город причудливые горы. Лошади, почуяв, что вожжи ослаблены, устремились к проруби, опрокинули кошевку на кряслину.
— Так я и знал,— легко поставив полозья на место, подосадовал ямщик,— если уполномоченный плохо понимает деревню, сеять не может, конями управлять не умеет, то лошадь такого человека швыряет в снег, пешком гулять заставит. Верно говорю?
— Не сеял, правда,— согласился «уполномоченный» и стал выколачивать пепел из трубки.
Долго ехали молча. Сташка не мог понять: как это так — живет человек, уже бороду отпустил, а сеять не умеет? И какой-то очень уж задумчивый, неторопливо роняет слова, подгоняет одно к другому. Видно, о чем-то большом думает...
Где-то у развилки дороги Павел Петрович, окинув взглядом широко раскинувшуюся равнину, сказал как бы про себя:
— Там, у Красноуфимска, горная цепь, а тут степь, да и только.
Алиев возразил:
— Нет, степь там, Башкир-сторона. Тут — горы. Эта Сайдакай-гора, та Рахманкул, Амин опять гора есть, Сызга-гора, Мокрой кряж. У нас Бардым такая гора — шапка на землю валится, как на вершину поглядишь.
Когда Сташка начал рассказывать о Бардыме, Павел Петрович стал внимательно прислушиваться, уточнять что-то особо заинтересовавшее, вставлял одно-другое замечание.
Заметив, с каким вниманием слушает Павел Петрович, Сташка охотно рассказывал о родной деревне, словно он и не покидал ее:
— Радио у нас. Москва разговаривает. Марийцам всякую новость сообщают. Концерт слушаем. Ребятишки с русскими рядом учатся. Тракторист, комбайнер — все свои.
Пара добрых райкомовских лошадей, хотя и пылила январская поземка, шла без рывков, ходко. В село приехали, когда там только что засветились в домах огоньки.
Вечер. Видно, пуще разгулялась метель: хлопает ставень у окна, неровно горит свет. Сижу, обдумываю, как рассказать читателям газеты о завтрашней встрече с кандидатом в депутаты Павлом Петровичем Бажовым. Хотелось бы записать все точно. Спрос будет с меня, редактора районной газеты.
И вдруг на пороге появляется Сташка Алиев. Как всегда, простуженно, хрипловато говорит:
— Скорей айда, Бажов приказал... Всякого уполномоченного возил, а такого — нет, без портфеля, все памятью берет. Ступай в гостиницу живо.
«Гостиница» находилась в одном здании с райкомом. Там стояли неуклюжий, топорной работы, стол, пара табуреток, две довоенной поделки койки. Павел Петрович поздоровался.
— Хорошо, что захватили газету,— сказал он глуховато и как-то просто, словно давно мы знакомы. — Посмотрим, как вы краеведением занимаетесь.
— Хвалиться нечем, Павел Петрович. Да и, правду сказать, сегодня посевная, завтра хлебозаготовки, зимовка скотины, корма... Да и «площадь» у нас пока маловата.
Наверняка, подумалось, станет сейчас «пытать», как сказал Сташка, и бранить за неумение делать газету, за плохое оформление. Павел Петрович не спеша листает страницу за страницей нашу районную газету «Голос колхозника» и обдумывает «приговор» мне, ее редактору.
В «гостинице» никого, кроме нас двоих. Движок в МТС все еще работает неровно, свет то ярко падает на стены комнаты, то совсем ослабевает. Павел Петрович замечает:
— Плоховато живем. А все война навредила. Вам, судя по гимнастерке, пришлось повоевать? Не ошибаюсь?
— Нет.
— Где прошли?
— С Чуйковым. Сталинград — Берлин. А демобилизовался из Веймара, точнее — из Бухенвальда. Василий Иванович самолично нас проводил, наказов сколько понадавал!
— Волевой, сказывают, человек.
— Дерзкий очень, решительный. Встречал на фронте и после войны.
— Выходит, повидали неметчину? Как там у них?
— Хорошо и плохо.
— Так и надо полагать. Теперь, после горького похмелья, бывшие немецкие солдаты и внукам, и правнукам своим закажут ходить на Русь с оружием. Хорошо, как и в гражданскую, воевали уральцы, да и тыловики наши не оставались в долгу перед Родиной: пушки, танки эшелонами шли с Урала на запад.
Посмотрев подшивку газеты, Павел Петрович посоветовал с какой-то особой заботой:
— Все ясно — хлеб, животноводство, соревнование. Без этого нельзя. Краеведением не занимаетесь. А тут ведь только находчивости побольше: показывайте, как было и как стало. Когда газета приучает людей знать и любить свой край, они работают лучше, добрее, умнее становятся.
Встал, походил возле стола, спросил:
— А сами вы интересуетесь историей ваших сел и деревень? Учились где?
— Доморощенный.
— Из селькоров? Знаю я вашего брата по «Крестьянской газете». Бывало, кулаки с обрезом стоят под окном, а они пишут и пишут.
— И мне иногда увесистые кулаки подносили, но не смог расстаться с газетой. Где самоуком, где как, подбирался к журналистике. Ваша газета хорошо помогала. Письма такие задушевные получал, храню их и сейчас.
— У нас так и было заведено: ни одного письма селькоровского не оставлять без ответа. Выходит, мы с вами старые знакомые.
— Так, должно быть. Я же следил за вашими материалами. Даже воспользовался ими...
Павла Петровича заинтересовало мое признание. Он пытливо посмотрел на меня.
— Не удивляйтесь,— сказал я. — За псевдонимом «Деревенский», если не ошибаюсь, вы ведь скрывались? — Бажов утвердительно кивнул. — Нравились мне ваши зарисовки, очерки и псевдоним тоже. Взял и стал подписывать свои заметки в районной газете, а потом и в «Колхозном пути», вашей наследнице, «Деревенский»...
— Ладно. Дело прошлое. Тяжбы не станем заводить. Ну, а район хорошо знаете?
— Еще до войны пешком обошел весь, знаю кое-что. В каждой деревне знакомые есть.
Павел Петрович внимательно посмотрел на меня,— должно быть, хотел убедиться, верно ли говорю,— потом продолжил свою мысль:
— Похвально, что походили по селам, к людям присмотрелись. Так вот и надо через прошлое показывать настоящее, через старожилов прежде всего, знатоков своего дела, кои крепко корнями вросли в землю. Потолковал я сегодня по дороге из Красноуфимска с конюхом райкомовским — клад-человек, оказывается, бардымский по роду. Бывал я в Верхнем Бардыме, знаю. В командировку ездил в сущий тогда Кереметьстан. А что, если мы съездим с вами туда? Соберем ветеранов, потолкуем. Как смотрите на такую командировку?
— Вполне положительно. Я сталинградец, готов хоть сейчас.
— Да, сейчас,— Павел Петрович задумался,— вы вот вернулись, готовы поехать. А другие уж не вернутся. Панов, наш, уральский писатель, под Сталинградом погиб. Вы не помните его?
— Как же, помню, Павел Петрович! До войны я за всеми уральскими писателями следил, а с «Урманом» ходил даже на колхозные тока. Больше того — мы же с Иваном Степановичем, можно сказать, были однополчанами, в одной 221-й уральской дивизии воевали.
— Да что вы говорите...
— Сперва мы были под Саратовом, а как фашисты полезли на Сталинград — нас туда. Вот там, под Котлубанью, я и встретился с Иваном Степановичем в политотделе в последний раз.
Павел Петрович, отодвинув подшивку газеты, стал расспрашивать о Панове. Я рассказал, что еще на Урале, где формировалась дивизия, нас с Иваном Степановичем начальник политотдела майор Петр Яковлевич Савченко решил оставить при политотделе, в резерве редакции дивизионной газеты, но Панов не захотел, сказал, что пойдет в роту, притрется к солдатам-уральцам, поближе узнает их и потом напишет книгу о войне.
Павел Петрович опять поднялся, начал снова ходить вокруг стола.
— Да, таким он, оказывается, и остался, Панов, настойчивым, коль задумает что. Уралец, известно. Жаль, очень жаль человека, писателя. Не написал, не доделал задуманного... Но тут уж ничего не изменишь... Так как же, поедем в Бардым?
— Поедем! — снова с готовностью сказал я.
— А что вы знаете о нем?
— Каким был, каким стал. Хотите, я вас познакомлю с некоторыми фактами из истории деревни?
— Тут надо бы на костылек какой опереться.
Я сходил в редакцию, которая находилась в одном здании с райкомом партии, принес записки, сделанные в Красноуфимском краеведческом музее.
...Я не спеша читал выписки из подворной описи Красноуфимского уезда за 1891 год. Павел Петрович время от времени останавливал:
— Так сколько было в Бардыме безлошадных?
— Одиннадцать процентов.
— Грамотных?
— Один процент. Не имелось ни одной грамотной марийки.
— Надо отдать должное работникам земства,— про себя заметил Павел Петрович,— учет вели добросовестно. Даже цены на рожь и овес записывали, урожайность определяли... О марийцах что еще есть в музее?
— Так, пустяки. Рассказано, как невест покупали да какую одежду носили...
— Разве это неинтересно, товарищ редактор? Какой вы нелюбопытный народ! Так что же сказано?
Я прочитал выписку из «Хозяйственного описания Пермской губернии» о сватании невест. Послушав, Павел Петрович сказал:
— Это же клад, а вы схоронили его в столе. Надо вынести напоказ, рассказать в газете народу: вот как было, а теперь вот как стало... Нет, надо ехать в Бардым.
На другой день мы с писателем пошли в Манчажскую школу. Как только поднялись на второй этаж, в классах стали приоткрываться двери.
— Бажов приехал!
— Писатель у нас в школе!
И тут прозвенел звонок — большая перемена. Павел Петрович побеседовал сначала с учителями, узнал, что и с учебниками в этот первый послевоенный учебный год плохо, и с тетрадями туго, многие учителя материально обеспечены плоховато. Высказали просьбы, чтобы депутат помог.
— Верю, мои дорогие, трудностей у вас много. Но я ведь еще не депутат, а только приехал на встречу с избирателями. Так что все будет зависеть от них. Может, скажут — неподходящая кандидатура.
— Да что вы, Павел Петрович! Мы вот уже уполномочили Софью Александровну Потейкину агитировать на встрече за вас. Так что будем надеяться на помощь.
— Обещать я не мастер, хотя и знаю, какую ношу вы несете на своих плечах, сам когда-то учительствовал. Ну, уж если доведется быть вашим депутатом, замолвлю о ваших школьных нуждах. И то сказать надо — обходить пока придется наделанные войной ухабы, которые нельзя перешагнуть.
Потом Бажов беседовал с учениками. Кто-то из тех, что побойчей, спросил:
— А как писателем можно стать? Последовал короткий, ясный ответ:
— Надо хорошо учиться.
И еще вопрос:
— А что такое талант?
— Это когда писатель не жалеет штанов. Ну, и талант — это как раз и есть учеба, повседневная, настойчивая.
— Живинка в каком деле обязательна?
— Во всяком. Без нее можно стать Илюшей Обломовым. Надеюсь, знакомы вы с таким типом по урокам литературы?
— Знакомы! А можно звать Обломовым за двойку?
— Зачем же звать! Пусть лучше учится, а вы сообща помогайте. Не бурсаки же вы, и школа у нас советская, оскорблять никого не полагается.
Ответив на вопросы, Павел Петрович по памяти прочитал сказ «Тараканье мыло».
Долго школа жила под впечатлением от встречи с Бажовым. Впоследствии от коллектива учителей и учащихся в Манчажский районный Совет поступило заявление. Они просили присвоить школе имя писателя. С той поры и стала она называться школой имени П. П. Бажова.
...Старенький, довоенный Дом культуры не мог вместить всех желающих увидеть своего кандидата, писателя, чьи произведения многим из них были уже знакомы по газете «Уральский рабочий». Те, кому посчастливилось протиснуться хотя бы к стенке в помещении, перешептывались:
— А какой простецкий... Прямо будто нашенский старичок...
Речи, речи. Все тепло отзываются о творчестве Павла Петровича, называют героев его произведений, говорят, что они помогают понимать многое в жизни.
Директор единственного в районе Натальинского завода Томашевский в своем выступлении заметил, что многие мастера-стеклодувы, начитавшись бажовских сказов, сами стали откапывать свою главную жилу, на досуге выдумывают и делают такие вещи из стекла — фантазия, да и только. То в графине, изготовленном ими, окажется Хозяйка Медной горы, то Полоз разноцветьем вьется.
— Спасибо вам, Павел Петрович, за чудесные ваши сказы, — поблагодарил в заключение писателя директор. — Приезжайте к нам на завод, будем очень рады, покажем рабочую живинку в деле.
— И вам спасибо,— сказал писатель,— спасибо за добрые ваши слова, за то, что не в помеху мои сказки. Не мешало бы побывать у вас на заводе да встретиться с вашими мастерами-выдумщиками, поучиться у них кое-чему. Только теперь нет такой возможности, как-нибудь в другой раз.
Избиратель, председатель колхоза «Интернационал» Николай Степанович Бахтияров в своем выступлении сказал, что советская власть дала марийцам равное право со всеми гражданами. Теперь каждому открыта дорога к знаниям. Народ стал грамотный, ему подавай хороший клуб, хорошую библиотеку. А они пока тесноваты.
— Хотелось бы, чтобы вы, Павел Петрович, помогли нам разрешить эти вопросы,— сказал Бахтияров. — Приезжайте к нам, посмотрите, какие интересные люди живут у нас в Юве. Старину вам покажем, новое тоже не скроем. Наши избиратели знают вас по книгам, но им бы хотелось встретиться лично с вами...
На трибуне учительница Софья Александровна Потейкина.
— Ваши сказы, Павел Петрович,— певуче говорит она,— у нас в районе читают во всех селах и деревнях. Подите и загляните в любой дом, занесенный сегодня снегом, и там вы встретите людей, склонившихся над сказами. И ведь что удивительно: колхозники не только читают об умельцах, о мастерах, но и сами стараются работать с живинкой в деле, как тот ваш Тимоха-углежог, как Данила-мастер.
Сказы ваши взяты из самой жизни, учат людей быть сильными и смелыми, смекалистыми и находчивыми, добрыми и духовно богатыми. Спасибо вам, спасибо от всех наших избирателей, от каждого жителя нашего села и района. Уж если и у нас будут какие нужды и потребности, не откажитесь, замолвите слово, Павел Петрович. Мы уверены, что ваше слово в высшем органе государственной власти будет весомым. А жизнь-то нашу вы хорошо знаете. Будьте уверены: в день выборов мы отдадим за вас свои голоса, станете вы нашим депутатом в Верховном Совете, нашим полномочным представителем в Москве.
— Слово предоставляется кандидату, — объявляет председательствующий,— товарищу Бажову...
Тут уж начались такие аплодисменты, каких еще не слышал районный Дом культуры. Павел Петрович поднялся, смущенно роняет какие-то слова. Он начинает свое выступление за столом, да так, словно ведет задушевную беседу за чашкой чая.
— Неловко получается, товарищи,— говорит уже при наступившей тишине,— мне же доверие оказываете, выдвигаете кандидатом в депутаты Верховного Совета и меня же хвалите. Будто не я, а вы мне обязаны... Если бы речь шла об академике или доярке, которые своими силами, знаниями и умением обогащают Родину... А я ведь только записываю то, что создано народом...
Но тут писателя-кандидата кто-то перебивает:
— Нет, дорогой Павел Петрович, правильно высказались ораторы, хороший вы человек, большой и нужный для нас всех писатель.
Бажов опять руку прикладывает к сердцу.
— Товарищи, люди добрые, надо еще проверить, каким я буду вашим слугой на деле. Еще раз говорю, что я всего-навсего неисправимый сказочник, а вы вон какое наговорили обо мне. Правда, сказка сказке рознь. Если она взята из жизни и помогает становиться лучше, то это хорошо. Пишу я и, наверное, еще буду писать так, чтобы слово служило народу, другого намерения у меня нет.
Все присутствующие опять долго и горячо аплодировали писателю, а когда зал притих, Павел Петрович стал говорить о том, какую ношу вынесли на своих плечах уральцы в годы войны, как много сделали они для победы над фашистами.
— Партия, Советская власть и народ — хозяин страны,— вот где заложена наша победа над врагом. Пока существует их союз,— а он будет существовать всегда,— никому нас не одолеть, мы будем продвигаться вперед все уверенней.
Волнуясь, Павел Петрович поклонился под шумные аплодисменты присутствующих в зале избирателей.
Когда стали расходиться, Павел Петрович сказал председателю райисполкома В. В. Смирнову:
— Шутки шутками, Виктор Васильевич, но не все мне у вас нравится. Библиотека в хиленьком помещении ютится. Подумать бы не мешало о новом для нее здании. А по весне побольше бы надо деревьев посадить.
От намерения посетить Верхний Бардым Павел Петрович не отказался. Об этом заранее сообщили секретарю партийной организации тамошнего колхоза «Увий» Татьяне Ивановне Лавровой. Народу к нашему приезду в дом Лавровой набралось столько, что с трудом удалось пробиться через сенцы. Столы в горнице уже были приготовлены, в печи в больших чугунках через край выплескивалась бурлящая вода. Сразу же появились пельмени.
— Уральское кушанье,— берясь за вилку, заметил свердловский гость, склоняясь к приехавшему сюда же В. В. Смирнову. — А вот селянку уже забыли. В столовой который раз встретишь — не то, пюре да и только. Настоящая селянка готовится в глиняной латке с глазурью, с поджаренной, хрупкой корочкой, на густом молоке, с яйцом и топленым маслом...
Павел Петрович вспомнил, как он еще в 1924 году посетил Верхний Бардым и что застал в ту пору.
— Русские жили тогда неважно, а марийцам вовсе туго пришлось. Во многих оконцах вместо разбитых стекол доски были. А грамотных, как то подтверждает статистика, в наследство от царя достался один процент. Безлошадников было немало. Прямо сказать, тревожное положение,
— То правда,— словно по уговору подтвердили старики, окружавшие Бажова за столом.
Начались рассказы о истории деревни.
— Первой мари, которой пришел,— вороша память, сказал старик Васюк,— поселился там, на Лысой горе. А тут, где теперь живем, лес скрозь был. Большой сосна, листвень высокой. Мамонт кость нашли — зуб как утюг. Живет мари, шайтан ночам стучит: моя дорогам укоди. Ушел ключ-речка. Тут теперь мой дом, весь живет деревня Бардым Верхний.
Павел Петрович достал блокнотик, сказал:
— На память нельзя стало надеяться, а может для какой-нибудь надобности пригодиться. Надо бы маленько написать о вашем крае. Давно появилась такая дума.
Он еще и еще расспрашивал стариков. Появилась еще легенда:
— Бежит маленькая речка Бардымка меж высоких, упирающихся в небо гор. Бежит, не замерзая зимой, торопится в глубокую Уфу, не мутясь. Умоется человек той родниковой водой, и сразу впятеро прибавится силы в руках. А идти на речку надо рано и взять воду в пригоршни как раз в то время, когда на востоке только-только появится алая полоска зари. Прежде времени прикоснешься к воде — замутится, запоздаешь — закачаются берега, не зачерпнешь. Многие ходили на речку, но уловить момент появления зари так и не удалось, потому что зрение у марийцев было затемнено трахомой и горькими слезами от нужды. Так и жили в нужде да беде.
Рассказы стариков Павел Петрович слушал с огромным вниманием, забыл даже о пельменях.
Тем временем невысокий старик с взъерошенной шапкой волос распутывал бисер уже следующей легенды:
— Счастье во двор придет к тому, говорили марийцы, кто в Ага-Пайрам — в день праздника — у березы священной, что стоит в Васильевом логу, принесет жертву — гуся, поросенка, жеребенка. А чтобы счастье было полным, никто не должен рубить дерева у Пайки Кореи. Кто срубит там хоть веточку, Кереметь, злой дух, унесет у того одежду и обречет через год после тяжелых мук на смерть. Конечно, женщина-марийка не в счет: коварная, она может испортить все дело, накликать Кереметя, заманить его для беды. Потому в жертвоприношении участвовали только мужчины.
Подумав, старик добавил:
— То ли мулла у нас в Верхнем Бардыме был не самый мудрый из мудрых, то ли береза стояла не на том месте — как раз за ответвлением Кереметьевского лога,— жертвы не доходили по назначению: посевы на крутых и высоких бардымских горах часто выбивал град, скот по весне падал.
Павел Петрович опять взялся за блокнот, записал что-то и спросил у председателя колхоза Петрованова:
— А теперь как?
— Теперь не то. Неграмотного у нас, особенно из молодых, не сыщете — не старайтесь. Этот стал трактористом, тот машинистом, третий комбайном управляет. Радио без малого в каждом доме. Но народ недоволен: то давай, это вези, а где сегодня возьмешь? Мириться приходится. Да ведь скоро, должно, по-другому пойдет дело, уже налаживается мирная жизнь.
Павел Петрович поинтересовался: а как же, мол, с обычаями? Татьяна Ивановна, хорошо зная их, поведала:
— Не все легко дается. Есть еще люди суеверные. Но все же дело продвигается. Возьмем хотя бы свадьбу. Марийская невеста знала раньше одно — подготовить пестрядиное, с монистами, платье, фартук, шлык и нагрудник с монетами и бисером. На это уходила вся молодость. Она не имела права высказывать свое желание. Жених увозил ее к себе в дом, но это была еще не свадьба: ее не назначали до тех пор, пока жених не заработает достаточно, чтобы пригласить на свадебные торжества всю деревню. От этой традиции сохранилось сегодня одно — свадьба действительно стала праздником всей деревни. Улыбками, песнями, национальной музыкой обрамляется дорога молодоженов в счастливую семейную жизнь...
Над Бардымкой уже давно поднялся месяц, а в доме Татьяны Ивановны продолжалась задушевная беседа о старой и новой жизни. Прощаясь с хозяевами, Павел Петрович пожалел:
— Напрасно я не побывал у вас пораньше. Ведь какую книжку можно было бы написать!.. Ну, да я подумаю и побываю еще у вас. Уж очень самобытного много.
Позднее, когда Павел Петрович стал депутатом Верховного Совета, я попросил его прислать какой-нибудь сказ для напечатания в районной газете «Голос колхозника». Он не замедлил с ответом.
«Уважаемый товарищ Мешавкин! — писал он. — У меня ведь нет подходящих к размеру районной газеты вещей, всякий сказ, разумеется, можно сократить, но тогда он становится неинтересным. Мелочи быта как раз и составляют то, что занимает читателя. Подобрал вам самый коротенький из последних, что уже печатались в других изданиях [то был сказ «Васина гора»]. Если подойдет, поместите. При надобности сокращайте по вашему усмотрению и вообще не стесняйтесь».
Сказ, разумеется, был напечатан полностью. Избиратели, просьбу которых мы и выполнили, не только охотно прочли его, но и запомнили, что «главная гора — работа. Коли ее пугаться не станешь, то все ладно будет». (В машинописный текст он собственноручно внес ряд на первый взгляд незначительных, но существенных поправок — уже после публикации сказа в «Уральском рабочем».)
Уехав из Манчажа, Павел Петрович не забывал и о связи с избирателями. В своем письме ко мне он писал:
«...У меня к вам просьба. Организуйте, пожалуйста, высылку вашей газеты по моему адресу, как это делают в других районах. Таким путем я был бы все-таки в курсе жизни Манчажского района.
Вторая просьба вот о чем. У меня по моей работе нет постоянного места: то дома, то на Пушкинской, то в облисполкоме. Это затрудняет тех, кто приезжает с заявлениями. Решил поэтому перейти на определенное время и место приема и прошу объявить к сведению граждан вашего района, что депутат такой-то принимает заявителей при объезде округа в исполкомах районных и сельсоветах, а в городе в здании исполкома областного Совета, комната № 7. Письменные заявления можно посылать по домашнему адресу — Свердловск, Чапаева, 11».
Тут уже Бажов выступал не как «простой сказочник», а как слуга народа, заботливый и скрупулезный, внимательный и точный во всем, взявший на себя большую заботу об избирателях, их нуждах и запросах.
После опубликования обращения Павла Петровича в газете председатель Манчажского райисполкома В. В. Смирнов пригласил к себе в кабинет заведующих отделами и сказал им:
— Вот, товарищи, у кого вам надо учиться аккуратности и тактичности в работе, а вместе с вами и мне.
Избиратели в свою очередь, приходя в районный или сельские Советы, все чаще стали требовать, чтобы избранники «по примеру главного депутата Бажова» выслушивали их внимательно.
Павел Петрович никогда не упускал случая при встречах с манчажцами разузнать о делах в районе. Он сожалел, что из-за занятости литературными делами и слабости здоровья не может объезжать округ и встречаться на месте с избирателями, помогать решать им неотложные вопросы.
Находясь однажды в Свердловске, я узнал, что литераторы Урала собрались на конференцию. Захотелось и мне послушать их творческую дискуссию. Выступают один, другой ораторы, от московской делегации приветствует конференцию Павел Нилин. Сделав неловкий жест, он смахнул с трибуны стакан с водой.
— Не бойтесь, товарищи,— сидя за столом президиума, пошутил Павел Петрович,— посуду бьют к успеху...
Во время перерыва я постарался встретиться с Павлом Петровичем, он поинтересовался:
— Как дела в вашем Кереметьстане?
— К лучшему. Фермы механизированные построены, все электрифицировано, техника появилась новая, люди...
— Очень жаль, что не придется побывать у вас, а как бы хотелось... — Подумав, добавил: — Побольше занимайтесь краеведением, рассказывайте в газете о интересных и дотошних людях.
В Манчаже, в Бардыме и других наших селах и деревнях и сегодня, спустя тридцать лет, любят и читают книги Павла Петровича.
АНДРЕЙ МЕШАВКИН
Манчаж, 1975
// Мастер, мудрец, сказочник. – М. : Сов. писатель, 1978. – С. 516-530.