Тому, земляки мои, в июле месяце будет ровно 60 лет, другими словами, в войну это было - в 42-ом.
Война та осиротила не один десяток семей ко второму году фашистского нашествия. И вот настал черед новой мобилизации для колхозных лошадей. Колхоз наш «Красный Партизан» славился своей тяговой силой. Полагаю я по прошествии стольких лет, что таковыми они были и в те времена, когда наши предки подались на неспокойные (башкирские) земли из пределов обширной Пермской губернии, а то переселение случилось аж в 1790 году.
Так вот, славились наши кони - и выездные были хороши, и «рабочие» были справные; правда, ардынов не было, - к чему они, если наши исконные были на загляденье.
Сам понимаешь, техника в деревнях появилась в первые годы коллективизации, да и та была наперечет, так что, и спорить не надо, лошадки после отцов-матерей были по почету и уважению чуть ли не на втором месте. И было за что: ведь ни одно мероприятие без них не обходилось - всякие лесные, покосные дела, свадьбы, поездки на «ярманки» (так говаривали тогда), базары, и в последний путь отвезут опять же на смиренной лошадке на ближайший косогор.
А сбруя какая была?! Тогда еще не были промотаны да истасканы изъятые из частных подворий кошевки, дуги расписные, уздечки и хомуты с медными украшениями, колокольчики и бубены звончатые.
Как только пошла в рост майская трава, мобилизованных лошадей раздали по домам, чтоб, дескать, откормить: ведь выдумали - при военной голодухе, колхозной нищете, сиротстве и безотцовщине - такую нагрузку. Куда денешься, поправили, как могли, наших кровных лошадушек. А было их из нескольких колхозов 170 штук! Да каких! Имена-то были ласковые - Маша и Глаша, Снежинка и Бориска.
Был у председателя колхоза довоенного времени Ивана Ивановича Чебыкина выездной жеребец Буран. Так он засветло, когда и вторая его «половина» затапливала русскую печь, выезжал в Красноуфимск и через шесть часов был дома, к тому же давал в городе для рысака час передышки. Такие вот разминки в 150 км делал ради того, чтобы отведать пирога из свежей рыбы.
Помните, у одного классика «Чудо-тройку» - так у Толи Меньшикова была такая тройка лошадей - Мурай, Павлин, Услуга - были на свадьбах, старинных праздниках, Николу зимнего, Масленицу со звучными колокольчиками, перезвончатыми бубенцами, лихим ямщиком: она, эта тройка, была как со сказочной картины.
Обычно в самоброску (конную косилку саранинских умельцев) запрягали тройку лошадей, а был вот упрямый мерин Бориска, так он один справлялся с такой уборочной работой.
Умна была Маша: бывало, как бы понимая мое малолетство, она сама чуть ли на колени становилась, чтобы я, одиннадцатилетний мальчишка, мог надеть на ее шею хомут. Помогала и на себя взобраться: наденешь на ее смыленную голову уздечку, она наклонит голову ниже, чтобы я мог левой ногой зацепиться за поводья, она после поднимет голову, а твое дело хвататься за круп...
И вот в один из июльских дней погнали их на Арти. Узнав об этом пришли жители из соседних селений. Не поверишь, бабы и ребятня малая, старики и старухи древние плакали по своим работникам. Плакали так, как не плакали по отцам и сыновьям погибшим: там же горе приходило не разом, в одиночку, а туто-ка, почитай, почти всю лошадиную живность да разом уводили из родимой стороны, уводили неведомо куда, уводили навсегда... Рев стоял страшный, душераздирающий и не передаваемый словами.
Не поверишь, читатель, и лошади наши плакали - слезы были такие крупные, невиданные. Плакали неспроста - не вернули их обратно. Куда же их разбросала судьба?
Провожали их до самой окраины деревни. Стояли долго, пока не скрылся табун за дальним косогором.
Это трагическое расставание дополнилось еще одним горестным приключением. Не захотел идти в неволю один из верховодов, мерин, звали его Сиваш (так прозвал его наш местный конюх, блюхеровский партизан, боец Южфронта): вырвался он из табуна, понесся обратно, да и сорвался с крутого обрыва (может, и специально) и разбился...
Пришлось его пустить тут же на мясо, которое в тот же день по справедливости было разделено по едокам. Правда, многие говорили, что ели его мясо, прося прошения у всех святых, проклиная войну и эту мобилизацию.
Оставили в нашем колхозишке одного жеребца да бракованных лошадок. После привезли откуда-то быков. На них робили. Понятно, дело это непривычное для нас, коренных уральцев, а о скоростях даже стыдно говорить.
Через год, в 43-м, привели нам взамен новых лошадок - были они в диковинку низкорослые, верткие, - вроде как бы степной монгольской породы.
Без подводы они были такие крученые, что намучаешься: пока поймаешь узду - набегаешься, сядешь верхом - не усидишь, запряжешь в подводу - норовят укусить, лягнуть. Был случай: одна такая дикарка схватила за шкварник одного мальчонка и давай его вихать из стороны в сторону, кое-как кто-то из взрослых выручил от такого неслыханного самоуправства. И в подводе они были далеко не примерного поведения: нагрузишь небольшой возок дров ли, сена, соломы - отказываются шевелить ногами, того хуже - понесут на всех последних скоростях, да так, что от груза ничего не останется, да и ездок-то остается без средств управления, то волочится по земле на вожжах. Кое-как нашли способ для их укрощения - вот возле морды их привяжешь пучок сена, так более или менее выполняли свои прямые обязанности.
Напоследок скажу вот что: был я недавно в родных краях, узнал, что по лошадиной части в нашей деревушке осталось их числом всего четыре. Как говорится, были времена, но не было хуже. Автор выражает благодарность своему земляку за такие чувственные откровения.
В. Ганькин
Ганькин В. Реквием: Мобилизация лошадей в Великую Отеч. войну // Городок. - 2002.- № 25.- С. 2