Выберите шрифт Arial Times New Roman
Интервал между символами (кернинг): Стандартный Средний Большой
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Городу Красноуфимску в 1977 и 1980 гг. по итогам Всероссийского соцсоревнования городов и районов за лучшее проведение работ ПО БЛАГОУСТРОЙСТВУ и САНИТАРНОЕ СОДЕРЖАНИЕ населенных пунктов присуждено переходящее Красное знамя и денежная премия Совета Министров РСФСР ВЦСПС.
Приведу пример полного уничтожения редкой красоты сада на территории горбуновской усадьбы по ул. Интернациональной. Сад был заложен в конце прошлого столетия хозяином усадьбы моим прадедом Горбуновым Иваном Михайловичем, почетным мировым судьей г. Красноуфимска. Сад был большой, больше половины квартала и делился на нижний, под горой, и верхний. Сколько было аллей, дорожек, спусков, косогоров. В пихтовой и еловой аллеях росли ландыши, у нижнего забора два огромных осокоря и великолепная сосновая аллея, тут же старый- престарый вяз. Мой любимый дед В. И. Горбунов один в городе выращивал удивительные японские розы и садовые гиацинты, а его старший брат А. И. Горбунов, секретарь земской управы, заботился о цветах в многочисленных клумбах сада. Горбуновы все любили цветы.
Параллельно ул. Интернациональной росла целая аллея серебристых тополей, лиственницы, множество кустов сирени, в т.ч. белой, черемухи, боярышника, акации. С крутого, спуска, от увитой цветами веранды к разливавшемуся каждую весну озеру вела широкая белая казенная лестница с красивыми перилами. В раннем детстве я еще застала этот прекрасный сад, правда, далеко не в его первозданном виде. Бабушка посылала книзу в сад за шишками для самовара. Еще почему-то запомнился глухой шум хвойных деревьев в непогоду, хор лягушек весной и наводящее на всех страх уханье жившего в саду филина. Жил в саду орел - орлан-белохвост, чучело которого сохранилось до сих пор.
В середине 20-х годов горбуновский сад решили сделать городским парком. Построили площадку. Ставились спектакли, в т.ч. детские (например, “Белоснежка и семь гномов"). Игравшие в нем артисты, тогда еще дети, до сих пор живы. Но перед Великой Отечественной войной вдруг разрешили застройку сада частными домами. Значительную часть сада занял пищепромкомбинат, деревья вырубили полностью и остался от всего горбуновского сада единственный огромный серебристый тополь.
Наиболее распространенными деревьями в Красноуфимске были, в первую очередь, вязы, затем липы и тополя, очень много сирени, черемухи и бузины.
Немало юбилеев отметил на своем веку Константин Васильевич Боголюбов – ему перевалило уже за семьдесят, - и не однажды статьи, посвященные ему, назывались совершенно одинаково: «Писатель, критик, педагог». Не сговариваясь, авторы именно этими понятиями определяли главное в творческом лице Боголюбова.
Как и отчего оно сложилось, это творческое лицо? Конечно, тут сказались индивидуальные особенности дарования, но прежде всего — эпоха. Это она лепила, если хотите — выковывала творческую судьбу Константина Васильевича Боголюбова. Великую Октябрьскую революцию Боголюбов встретил уже двадцатилетним интеллигентным юношей. Отдав свой разум и сердце новому обществу, он слился с ним, и это определило его творческий путь.
1.
Обстановка в Свердловском коммунистическом институте журналистики была сравнительно вольной. Мы частенько увиливали от тех лекций, которые казались нам скучными или малосодержательными; можно было отсидеться в комнате институтской многотиражки, в комсомольском комитете или в свободной аудитории развлечься книгой.
Но на лекциях по литературе XIXвека зал всегда был полон. Читал их Константин Боголюбов.
Прошло уже тридцать лет, у меня не сохранилось никаких записей, а я помню содержание его лекций, точнее — картин, изображенных в лекциях. Это были именно картины: лектор мыслил образами, и, приобретая эмоциональную окраску, понятия становились доступнее, ярче и определеннее. Все тянулись к этим лекциям, но по-настоящему поняли причины их художнического обаяния, наверное, только в те дни, когда наш преподаватель, смущенный и довольный, дарил студентам авторские экземпляры своей первой книги «Певец Урала». Это было в 1939 году.
Впрочем, ни он на себя, ни окружающие на него не смотрели как на писателя. Для нас он был только преподаватель — хороший, талантливый преподаватель, пишущий к тому же научные работы и критические статьи. И еще — мятущийся, ищущий: ему вдруг надоедало читать курс XIXвека, он брался за лекции по современной литературе, приедалось то, брался за что-то третье.
Сейчас-то я понимаю, отчего и как это происходило…
С самого начала в нем уживались и писатель, и педагог, и учитель. Но это «самое начало» тоже пришло не сразу.